Я всё читаю и анализирую
работу артиллерийского офицера в Севастополе. Никак не могу оторваться. В юности еле домучала часа за полтора, если не меньше, и всё моментально отскочило, как горох от стены.
Зато сейчас не отпускает.
Может потому, что мы опять потеряли Севастополь. Потеряли страну.
Как сурово и строго написано.
Я сначала не поняла, почему Толстой считает, что гибель старшего брата резко отличается от смерти младшего. Ведь оба убиты на Малаховом кургане. И лишь потом осознала, что старший умер от раны, целуя крест, обманутый священником, что французы выбиты везде.
А младший: "Вскочивши в траншею, он снова высунулся из нее, чтобы посмотреть, что делает его обожаемый прапорщик.
Что-то в шинели ничком лежало на том месте, где стоял Володя, и все это пространство было уже занято французами, стрелявшими в наших".
Уже не кто-то, а
что-то...
Старший умер как русский человек, а младший без покаяния и надежды.
Самая тяжелая последняя страница - отступление русских после штурма французами Малахова кургана и оставление города.
"По всей линии севастопольских бастионов, столько месяцев кипевших необыкновенной энергической жизнью, столько месяцев видевших сменяемых смертью одних за другими умирающих героев и столько месяцев возбуждавших страх, ненависть и, наконец, восхищение врагов, - на севастопольских бастионах уже нигде никого не было. Все было мертво, дико, ужасно - но не тихо: все еще разрушалось. По изрытой свежими взрывами, обсыпавшейся земле везде валялись исковерканные лафеты, придавившие человеческие русские и вражеские трупы, тяжелые, замолкнувшие навсегда чугунные пушки, страшной силой сброшенные в ямы и до половины засыпанные землей, бомбы, ядра, опять трупы, ямы, осколки бревен, блиндажей, и опять молчаливые трупы в серых и синих шинелях. Все это часто содрогалось еще и освещалось багровым пламенем взрывов, продолжавших потрясать воздух.
( Read more... )