О депрессии
Nov. 14th, 2010 12:29 amЯ люблю депрессию. Во-первых, потому что она позволяет совершенно особым образом взглянуть на вещи. Человек живет в привычных мягких тапочках – уютного продуманного быта, работы, дружеского окружения. Человек так срастается с этими мягкими тапочками, что совсем не чувствует под ними земли. А она – жесткая, сухая, с кочками и колючками – и есть самое главное. Ведь она и есть - мать. Из ее дыхания появляется человек, рождаясь, частью ее вечного дыхания становится человек, умирая. Нельзя это почувствовать, когда все хорошо. Подумать и понять это – холодным умом – конечно, можно. Мысль, в общем, не нова. Но вот почувствовать ее – остро, как боль – можно только тогда, когда потеряешь вдруг мягкие тапочки и почувствуешь под ногами промерзшую, живую, колкую почву. Землю. По-другому в эти минуты смотришь на то, чем занимаешься, на что тратишь годы своей жизни.
__________________________________________
Вы даже не представляете, как я вам благодарна за этот пост - наконец-то вы нормальными словами донесли до моего сознания, почему я всегда, руководствуясь инстинктом, на вопрос, что я делаю с депрессией, всегда неизменно отвечаю: "Депрессирую"
Впускаю опустошение внутрь и оно захватывает всё пространство, выжигает пожарищами и заливает речными разливами. Потом, когда больше нечего есть, опустошение, озираясь по сторонам в поисках добычи, уползает в подпространство.
Зато на месте, где осталась зола, смешанная с водой, может прорасти брошенное мной или ветром зерно. Побег будет нежен, молод и так хрупок, что пробьет не только асфальт, но и кости черепа.
И, может быть, в этом черепе опять появится нечто свежее, если не мысли, то хоть трава. Трава даже лучше, правильнее.
А может и не прорастет...
__________________________________________
Вы даже не представляете, как я вам благодарна за этот пост - наконец-то вы нормальными словами донесли до моего сознания, почему я всегда, руководствуясь инстинктом, на вопрос, что я делаю с депрессией, всегда неизменно отвечаю: "Депрессирую"
Впускаю опустошение внутрь и оно захватывает всё пространство, выжигает пожарищами и заливает речными разливами. Потом, когда больше нечего есть, опустошение, озираясь по сторонам в поисках добычи, уползает в подпространство.
Зато на месте, где осталась зола, смешанная с водой, может прорасти брошенное мной или ветром зерно. Побег будет нежен, молод и так хрупок, что пробьет не только асфальт, но и кости черепа.
И, может быть, в этом черепе опять появится нечто свежее, если не мысли, то хоть трава. Трава даже лучше, правильнее.
А может и не прорастет...