Господеви поклонитеся
Во святем дворе Его.
Спит юродивый на паперти
На него глядит звезда.
И, крылом задетый ангельским,
Колокол заговорил,
Не набатным, грозным голосом,
А прощаясь навсегда.
И выходят из обители,
Ризы древние отдав,
Чудотворцы и святители,
Опираясь на клюки.
Серафим - в леса Саровские
Стадо сельское пасти,
Анна - в Кашин, уж не княжити,
Лен колючий теребить.
Провожает Богородица,
Сына кутает в платок,
Старой нищенкой оброненный
У Господнего крыльца.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/060602221300Анна Ахматова
Отрывок из статьи В. Г. Морова «Петербургский исход»,
24 мая 1922, Петербург.
посвященной разбору Ахматовского стихотворенияВладимирская икона Божией Матери
21 мая старого стиля Русская Православная Церковь отмечает праздник Владимирской иконе Божией Матери, установленный в XVI веке в память избавления Москвы от нашествия крымских татар в 1521 г.
В середине XVI века в окружении митрополита Макария свидетельства об этом чуде были сведены в повесть о «чюде новейшем...», вошедшую составной частью в «Русский временник», «Никоновскую (патриаршию) летопись» и в «Книгу степеней царского родословия».
«Чюдо новейшее...», изображающее события, празднуемые Церковью 31 мая, задает религиозный, исторический и литературный фон ахматовского «Причитания». Память о московском знамении не только подсказывает имя ахматовского юродивого («спит юродивый на паперти» - не святой ли нагоходец Василий?), но и косвенно навевает строки: «И крылом задетый ангельским, / Колокол заговорил...» - И абiе слышитъ, "ко шумъ великъ и вихоръ страшенъ и звонъ, "ко площадьскихъ колоколовъ...
Ахматовское обращение с летописным свидетельством чуждо попыткам перепева старинного предания, романтическому (балладному) переложению чудес и знамений 1521 года. Ахматова никуда не «переносится» и ни во что не «вживается» она сохраняет верность своему времени и своей судьбе. Подспудное сопряжение святительских исходов, разделенных несколькими веками (1521-1922), достигается в «Причитании» средствами, роднящими ахматовский стихотворный опыт с приемами средневековых книжников: поэт заимствует сюжетный каркас летописного повествования (точнее, его фрагмент) и раскрывает в его формах провиденциальное событие своей эпохи. Источниками обязывающих символических зависимостей становятся не только совпадения и параллели «Чюда...» и «Причитания», но также их оппозиции, сюжетные «повороты», разводящие повествования: в ахматовском знамении сонм святителей и чудотворцев не возвращается в покидаемую обитель, в которой остается Богородица с предвечным Младенцем. Кроме первого плана - «безыскусного» плача на стогнах осиротевшего града, ахматовское стихотворение заключает второй, символический план, прикровенно свидетельствующий о трагическом надломе русской жизни.
Сохраняя генетическую связь с погребальной причетью (и, следовательно, с устной фольклорной традицией), житийные и летописные плачи испытывали преобразующее воздействие христианских воззрений. Не отрицая «законности» и естественности плача по умершим сам Христос прослезился у гроба Лазаря. Церковь не уставала осуждать исступленное, вопленное сокрушение по усопшим. Для христианина смерть близкого человека не только личная утрата, но и напоминание о грехе, некогда «зачавшем» смерть. Кончина ближнего должна пробуждать в христианах покаянные чувства, вызывать слезы раскаяния в собственных грехах. «Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, видех бо во гробе лежаща брата моего, бесславна и безобразна? Что убо чаю и на что надеюся? Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние». Нередко книжные плачи преображали погребальную причеть в слезную молитву, облегчавшую стяжание начатка христианской жизни непрестанного покаяния.Соседство в «Причитании» Саровского чудотворца и благоверной тверской княгини оправдано не только хронологически (временем прославления святых), но и биографически (их местом в жизни поэта). Прадед Ахматовой по материнской линии Егор Мотовилов принадлежал к одному роду с Симбирским совестным судьей Николаем Александровичем Мотовиловым - «служкой Божией Матери и Серафима», ревностным почитателем Саровского подвижника, оставившим о нем ценнейшие свидетельства. В начале XX века в дни подготовки канонизации св. Серафима уцелевшие бумаги Н. А. Мотовилова явились важнейшим источником для жития преподобного.
Анна Ахматова
Внятный биографический мотив, пронизывающий шестивековый исторический пласт, связывает жизнь Ахматовой и с судьбой св. Анны Кашинской. День рождения поэта (11 июля ст. ст.) всего одним днем разнится от дня памяти благоверной тверской княгини (12 июля ст. ст.), а жизненный удел св. Анны, потерявшей в Золотой Орде мужа и двух сыновей, воспринимался в 1922 году (спустя несколько месяцев после расстрела Н. С. Гумилева) как трагическое провозвестие судьбы самой Ахматовой.
Исторические аллюзии, пронизывающие «Причитание», не исчерпываются оглядками на повесть о «Чюде новейшем...» и косвенными намеками на канонизации начала века. Характерные для ахматовской поэзии строки:звучали на пятом году революции не столько в лирическом, сколько в «агитационном» регистре. Голод, превращенный в инструмент гражданской войны, охватил к концу 1921 года 23 миллиона жителей Крыма и Поволжья. Русская Православная Церковь и созданный при участии «буржуазной» интеллигенции ПОМГОЛ устремились на помощь страждущим. Церковная и общественная благотворительность, ускользающая от контроля ВКП(б), не отвечала видам большевистского руководства. Стремясь обуздать крамольную самодеятельность Церкви, ВЦИК 6 (19) февраля 1922 года принял постановление о принудительном изъятии церковных ценностей, включая священные сосуды и чаши, используемые при богослужении. 15 (28) февраля 1922 года св. патриарх Тихон говорил - … С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, и Мы священным Нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад Наших...»И выходят из обители,
Ризы древние отдав,
Чудотворцы и святители,
Опираясь на клюки,
Первые же строки «Причитания» подсказывают, что за «обитель» разумела Ахматова в своем плаче. Стих XXVIII псалма: поклонитеся Господеви во дворе святем Его(слегка перефразированный в зачине ахматовского стихотворения) был начертан на фронтоне Владимирского собора в Петербурге. («Снятые давным-давно надписи: Дому сему подобает святыня Господня в долготу дней на Инженерном замке, Господеви поклонитеся во святем дворе Его на Владимирском соборе выступали на фронтонах» писала Ахматова в прозаическом наброске в 1962 году). Освященный в честь Владимирской иконы Божией Матери, сооруженный Старовым храм воплощал на невских берегах московские предания, и, увязывая с ним свое «Причитание», Ахматова изначально, вступительными строками стихотворения, косвенно указала на летописный источник своего плача.
По сравнению с повествованием о чудесном спасении Москвы молитвенным предстательством собора святых вступление ахматовского «Причитания» выглядит куда мрачнее: обитель покидают небесные покровители России, и никто не препятствует их исходу. Впрочем, это исполненное трагизма ночное шествие чудотворцев все же остается у Ахматовой условным («аще не покаетеся...») профетическим знамением, а не сбывшейся приметой неотвратимой апокалиптической казни.
В ахматовском плаче святители и чудотворцы, оставляя обитель, не отрясают от ног своих прах дольнего мира, вверяя Россию ее роковой судьбе. «Акмеистическая» конкретность ахматовского «Причитания»:преображает ночной исход чудотворцев в спасительную миссию, с которой святые заступники России грядут по русской земле. Сама Богородица остается в страждущем граде (Провожает Богородица, /Сына кутает в платок...), не отнимая от России своего заступничества и покрова...Серафим в леса Саровские...
Анна в Кашин...
Что побудило Ахматову, используя традиционный поэтический жанр (причитание) пересмотреть сюжет «Чюда новейшаго...», лежащий в основе стихотворения? Повествование XVI века, засвидетельствованное Церковным Преданием, затрудняет трансформацию его сюжета в некоем ином поэтическом тексте (тем более построенном на библейских реминисценциях «Господеви поклонитеся...») Совершенная в ахматовском «Причитании» сюжетная метаморфоза окажется едва ли допустимой поэтической вольностью, если она не будет оправдана неким другим (недавним) откровением, совершившимся на памяти поэта.
Небесные знамения революционной поры мистически оправдывали ахматовское переосмысление сюжета. 2 марта 1917 года, в день отречения от престола последнего русского государя, в селе Коломенском под Москвой был обретен чудотворный образ Божией Матери Державной. На иконе Борогодица явила себя в царском венце со скипетром и державой в руках, зримо свидетельствуя миру, что Она Владычица Небесная приняла инсигнии царской власти над раздираемой смутой Россией. Внятное миллионам православных христиан попечение Богородицы о судьбах одержимого революционным беснованием народа сообщило провиденциальное значение концовке ахматовекого «Причитания», завершенного видением державной покровительницы России на стогнах невской столицы.
Приведенные суждения не позволяют с решающей достоверностью судить, насколько осознанно связывала Ахматова свое «Причитание» с Державным образом Божией Матери. Впрочем, сколько-нибудь усердные разыскания о сокровенных ахматовских намерениях вряд ли нуждаются в продолжении. Подлинное поэтическое слово свидетельствует о большем, нежели намеренно предполагает сказать поэт. Уже древние непреложно уяснили, что не столько поэт выговаривает слово, сколько слово сказывается через поэта. Единожды изреченное поэтическое слово раскрывается в горизонте смысловых связей, над которыми автор не властен. И, прозрев Богородицу, провожающую сонм святых (среди них преп. Серафима и преп. Анну), Ахматова сообщила своему стихотворению «седьмой и двадцать девятый смыслы», превратив «затерянное» на страницах «Anno Domini» «Причитание» в плач по России и ее Мученику Царю.
